Матерый, весь точно отлитый из ночной синевы, краснобровый, бородатый глухарище сидел на вершине древней ели на краю мохового болота, и готовился начать брачную песню. Ель вросла корнями в россыпь подземных камней и за долгие годы, медленно, как само время, выдавилась вместе с ними из сырой земли и стояла на камнях прочно, как на фундаменте. Ель походила на башню рыцарского замка, а старый глухарь на некий геральдический символ давно прошедшей романтической эпохи. Глухарь был стар, инстинктивно чувствовал, что это его последняя весна, последняя песня. Ему тяжело было соперничать с молодыми, резвыми самцами, и только его по прежнему грозный вид, да огромные размеры мощного тела все еще внушали трепет, и боязливое восхищение молодежи. Охотники давно приметили его и почтительно называли «мошником», «токовиком», а он давно уже сам придумал себе подходящее имя. – «Валун!»
Так называл себя старый глухарь и был прав, потому как больше всего он походил именно на поросший седым мхом валун, который с незапамятных времен лежал в центре кочковатой, пропитанной водой мшары, среди россыпей твердой клюквы и веселой брусники. У этого валуна обычно кормилась вся стая, вырастали еще мелкие глухарята, а по весне, вокруг валуна происходили стремительные брачные игры и нешуточные драки между претендентами на горячую любовь. В этих схватках, Валун обычно выходил победителем. Так было всегда, но…
Сегодня он чувствовал какую то странную неуверенность в своих силах, и с трудом, собрав в лапу всю волю, нахохлился, раздул огромные черные перья, закрыл набухшими красными бровями глаза и сладостно оглохнув, принялся петь. Его мощный, чуть хрипловатый голос, могучим, как орган аккордом зазвучал в притихшем лесу. Охотники называют это пение – « токованием», « бормотанием», «скирканьем», «тэканьем» или даже - «хрюканьем», но Валун-то, к счастью не знал человеческого языка и был уверен, что он именно поет. И как хорошо, яровито поет! Да, явной сумасшедшей страсти, дерзкой отваги и откровенной молодой дури, уже не было в его голосе, но зато какая любовь к жизни, уверенность в продлении глухариного рода, затаенная грусть и необыкновенная нежность. Именно нежность сквозила в его песне, которая как магнит притягивала юных, глупеньких тетерек, еще не топтаных грубыми воинственными самцами, наивных, нежных как розовая утренняя заря лесных курочек. Молодые глухари обиженно молчали, а старик Валун распелся не на шутку. Остановить его могла только пуля или девичья любовь. Что и случилось, прямо здесь под елью.
Закокотала мелкая тетерька и выпорхнула пестреньким облачком на опушку. Стыдливо опустила головку, не забывая при этом зорко смотреть одним глазом вверх, туда, где притаился в сумрачных еловых ветвях этот старый колдун Валун, навек похитивший ее маленькое сердце. Курочка была мала, наивна, несведуща и неопытна в любви, но она твердо, как кремень знала, что хочет от жизни. А хотела она одного – чтобы все ее дети, весь самый первый, самый любимый выводок был зачат от этого Великана! От Валуна! От Самого! От Хозяина! – « Он полюбит меня, и мои дети будут самыми большими в стае… - правильно думала курочка – Я буду смотреть снизу вверх на своих огромных, сильных сыновей, а они будут говорить – Ну, маманя, ни у кого в лесу больше нет таких вкусных, аппетитных червячков как у тебя!»
Валун давно приметил подлетевшую пестренькую резвую курочку и размышлял – волнует она его сегодня или нет? Времена, когда он стремглав пикировал на любую уродину давно прошли. Теперь ему требовалось ощутить приятное и пряное как перебродивший сок ежевики, волнение в крови, чувство явной симпатии… да, любовь, любовь, черт побери!
Курочка встала к нему изумительно выпуклым раздвоенным хвостиком, кокетливо прикрыла веки, изящно нагнулась и призывно закококала. Тут уж было не до размышлений! Волна горячего, здорового адреналина сбила старого, бородатого, морщинистого глухарища на землю, и он грузным, шершавым комом шлепнулся прямо на нежное девичье тело глухарки…
Их любовь длилась целую вечность, но по скучным человеческим часам прошло всего пара-тройка минут. Одуревшая от счастья курочка стремглав убежала от неистового Валуна и забилась под валежину. Теперь ей следовало думать только о материнстве.
Старый глухарь, самодовольно выпятив грудь и осанисто погладив бороду о ближайший пень, походил по опушке, гордо взглянул на приунывших молодых самцов в соседних сосенках и тяжело вспорхнул обратно к себе. На ель раскидистую, лапчатую. Это было его роковой ошибкой.
Невдалеке стоял охотник и жадно смотрел на него сквозь прорезь прицела. Охотнику, которого звали Валерка, строго было сказано не стрелять старого токовика, вожака стаи. – « Убьешь токовика весь ток рассыплется, улетит в дальние, гиблые болота… Да и мясо у него как железо и хвоей отдает, горькое как желчь. Не бей, парень!»- говорили ему опытные охотники, но Валерка забыл. Все как есть забыл молодой охотник, увидев эту огромную доисторическую птицу, от которой прямо веяло первобытной красотой и неведомой, незнаемой жизнью леса. - Я сделаю из него чучело, и оно будет стоять у меня на компе. Зашибись! – думал Валерка, и, затаив дыхание, плавно потянул за спусковой крючок.
Валун ничего не знал о пуле. Не слышал глухарь выстрела, не видел Валерку. Он пел! Даже после смерти, он продолжал петь…
У глухарей, говорят, это бывает каждую весну.