В одном кармане, блоха на аркане,
В другом, вошь на цепи.
(русская народная пословица)

Вот она Моя! Красавица, Богиня, Валькирия! Лежит себе на пуховой подушечке скромница – ножки вместе, ручки врозь. Или наоборот, толком ведь не разберешь, где у них ручки, а где все остальное хозяйство. Ясно виден только Алмазный Венец на крохотной, гордой голове. Она такая. Моя нимфетка. Моя крохотулечка. Моя Алмазная Вошь!

Она все, что у меня есть. Без нее, я не существую. С ней, я богаче любого дяди. Она моя, а я, ее. Живем мы вместе. Давно. Уж так получилось…

 

 

В те времена на дворе стоял конец.  Девятнадцатого века. Имя юноши было такое – «ЖО-ЖУ»!

Жорж Жуке, молодой француз из портового, грязного, опасного как бритва, провинциального, персикового, изрядно пропахшего соленым морем городка. И сам он был такой загорелый. Немного пыльный. Страшно провинциальный. Похожий на сочный персик. С дико любопытными, подвижными, как у омара глазами и узкими «французскими» усиками.

Сейчас он возвышался на обзорной площадке сравнительно новехонькой, еще пахнувшей краской Эйфелевой башни и жадно смотрел вниз, туда, где как море голубел в пол мира Париж.

Рядом стояла притихшая толпеца точно таких же провинциалов, с вожделением, словно дети на жирную сардельку, смотрящих на обожаемую столицу Франции. В сторонке, вся наполненная нескромным весенним ветерком колыхалась на изящных ножках, придерживая еще более изящными ручками изящную шляпку, незнакомая мамзель.

Жо-Жу подмигнул и послал девушке воздушный поцелуй или «безешку», как говорили у них в Марселе. Мадмуазель рассмеялась и тоже озорно подмигнула, и послала ответную «безешку». Чудесные, легкие «безешки» летали и кружились над чугунной башней как ласточки. Быть в Париже и не нагрешить? Не завести легкий романчик? Это было примерно также нелепо как зайти в собор и не поставить свечку.

Внезапно, великолепная цветочная шляпка с головы девушки взлетела на воздух, перелетела через перила и, кружась, энергично порхая прозрачными, как крылышки стрекоз ленточками, проваливаясь, все глубже в бездну, в бездну… О! о-о-о…. на грубые, заплеванные, нечистые вонючие  булыжники…

Мамзелька завизжала, с ужасом посмотрела вниз, и бросилась к лифту. Жо-Жу устремился вслед. Бесконечно долго, топая и взбрыкивая от нетерпения ногами, они ждали, пока лифт провалится, наконец, до земли. Выскочили на  булыжник, оглянулись – шляпки нигде не было. Везде стояли лишь наглые столичные продавщицы фиалок, а шляпки… прелестной, легкой как одуванчик, воздушной шляпки, как говорится – и след простыл…

- Жорж Жуке – студент медицинского факультета Сарбоны… - представился, церемонно приподняв котелок, Жо-Жу.

- Мадлен Фуке … дочь старьевщика! – рассмеялась Ма-Фу, и оглянулась – Ну и наглые воришки здесь, в этом, вашем хваленом Париже…

Весело болтая, взявшись за руки, они вбежали в первое попавшееся ателье и купили новую, еще более, прелестную шляпку. Затем, как настоящие парижские бездельники «бульвардье» уселись в кафе на открытом воздухе, с наслаждением съели по хрустящему теплому рогалику с тертым зеленым сыром и выпили кувшин молодого терпкого вина.  Ма-Фу призналась, что должна уехать сегодня вечером в родной Тулон. Жо-Жу побледнел, и сказал, что готов ехать с ней. Мадмуазель уронила голову и отчаянно прошептала, что в Тулоне, ее должен встретить некто – Гастон де Пистон..  Жо-Жу не мог сдержать слез. Он был так счастлив, а теперь все рушиться от невесть откуда взявшегося жениха Га-Пи!

Ма-Фу нежно потрепала каштановые кудри Жо-Жу, приложила розовый пальчик к его сочным персиковым губам, потом приложила к своим, еще более сочным и пухлым и, наивно призналась, что до поезда осталось еще достаточно времени…

Жо-Жу привел Ма-Фу в свою крохотную как гнездо воробья студенческую мансарду.

По тому, как Ма-Фу быстро сбросила платье и узкие кружевные панталоны, Жо-Жу догадался, что кое-какой любовный опыт у прелестной мадмуазель Мадлен Фуке уже имелся. Его собственный сексуальный авторитет казался ему великолепным. Вспыхнув, Жорж Жуке пошел на приступ. В его ушах звучала гусарская серебряная труба, рокотал бравый барабан. Обнажив свой длинный, узкий, жилистый штык Жо-Жу сжал неприятеля в страстных объятьях, и попытался сходу овладеть покрытой кудрявым пушком амбразурой! Но…но…

Малышка Мадлен сразу повернулась к нему розовой попкой! Жо-Жу развернул девушку, как полагается, но… она опять упрямо крутанулась круглой жадной горячей попкой… – «Как звездочка в сливочном шоколадном торте!!!» - пронеслось в воспаленной голове Жо-Жу…

.   .   .

Нелишне, заметить, что всю эту замысловатую, донельзя неприличную, но чудовищно эротичную картину долго и со знанием дела наблюдал с вершины шкафа, огромный черный кот по названию – «Трезор», что в переводе  означает –  «Сокровище».

Надобно честно признать, что французы в отличие от, скажем, грубых германцев, толк в любви знают. Недаром, в то время когда большая половина человечества еще ходила в шкурах, они (эти самые французские французы!) всей семьей, запоем читали произведения Рабле, Вольтера, маркиза де Сада, Ла Бретонна, Захер Мазоха и множество других, не менее уважаемых и почтенных писателей. Эти писатели не могли возникнуть абсолютно на пустом месте, их создала сама любовь!

Вечером, Жорж проводил Мадлен на поезд, целомудренно поцеловал ее в невинную розовую щечку, невинные голубые глазки, и несколько обескураженный побрел восвояси. Жо-Жу понял, что, несмотря на весь свой огромный любовный опыт, он ничего не смыслит в женщинах, в их бесконечных замысловатых фантазиях, эротических желаниях и непредсказуемых причудах. Ему было немного стыдно, но одновременно смешно и весело.

Трезор встретил хозяина громким одобрительным мяуканьем, поскреб волосатое пузо когтистой лапой и свился калачиком под боком. Среди окрестных котов и кошек он имел громкую славу кошачьего Казановы и вовсю, пользовался популярностью. Трезор был чудовищный кошатник и извращенец, каких мало. Марсельские кошечки, бывало, в очередь к нему выстраивались, парижские тоже. Это невероятно сложно объяснить с зоологической и медицинской точки зрения, но это было. Кот явно был опытнее своего молодого хозяина.   Рассеяно гладя «Сокровище», Жо-Жу задумался…

 

Он вспоминал родной Марсель и свой ветхий дом, что стоял на морской набережной. Большую часть дома занимал ресторан под гордой вывеской «Упрямая  Шишка». Это старинное заведение принадлежало отцу и старшему брату, Антуану.

Шарль и Антуан Жуке были знаменитыми на всю округу поварами. Особенно метр Шарль, кулинарный маэстро – волшебник сыра, поэт супа, волхв жаркого, профессор похлебки, революционер соуса, эстет рагу, драматург мороженного, князь суфле, офицер омлета и патриарх жирных слоеных пирожков с разнообразной начинкой. Глядя на аппетитную «Шишку», неразлучных толстяков Ша-Жу и Ан-Жу, все вечно голодное население портового городка невольно облизывалось и с аппетитом ощупывало пухлые, тугие кошельки. Тратить деньги на вкусную еду считалось у мерсельцев занятием особо важным, приятным и полезным во всех отношениях. Какой француз не любит вкусной еды! История Франции полна знаменитыми поварами. Легендарный, таинственный и неповторимый Ватель, шеф-повар и метрдотель эпохи Короля Солнца ЛюдовикаХIV. Великий Мари-Антуан Карем, погибший в сорок девять лет от несварения желудка, чудовищного запора и полного отсутствия аппетита, сотни, тысячи, миллионы других менее известных, но не менее пылких и изысканных поваров, этих искусных любовников Богини кулинарии, несгибаемых гвардейцев кухни которые создали – испекли, изжарили, сварили и приготовили пышный, воздушный  пирог под вкусным названием – Прекрасная Франция!

Жо-Жу проглотил неизбежную слюну и тяжело вздохнул – Разве в Париже умеют готовить, так как это принято у них в «Шишке»? Разве здесь попробуешь настоящий Марешаль из рябчиков? Фаршированного каплуна с трюфелями? Суп, а ля торто? Суп, а ля жюльен? Сочный мирантон из разварной говядины? А спаржу с сабаньоном в кисло-сладком соусе? А Фондю франш-контэ? А Филе-миньон из оленины, под соусом бешамель? Суфле из морских раков? Суп-консоме с равиолями?  А горячая, обжигающая язык и губы колбаса Буден, а ля Ришелье из нежных цыплят? А жирная пулярка и жареные дрозды? Изысканные валованчики с пюре из плавников меч-рыбы? Даже простой луковый суп здесь умудряются недоперчить и пересолить! Что уж говорить о буабесе – знаменитой марсельской ухе из требухи морской рыбы, крабов и креветок? Эти северные дикари-парижане, невыразимо прекрасную, свежую морскую заправку просто кидают в кипящую соленую воду, а не в пахучий, прозрачный как слеза Кур-Буйон, как полагается в Марселе. В этом самом Париже о курбуйоне и не слыхали…

Как настоящий француз Жо-Жу знал, что именно – «Красота спасет мир!» Естественно, красота прекрасных женщин, архитектуры, одежды и особенно кулинарии. Любое, пусть даже самое простое блюдо обязано быть изысканно красиво и, прежде всего, радовать глаз ценителя-гурмана, потом услаждать его тонкое обоняние, и уж затем  производить фурор, взрываясь на языке десятками разных нюансов вкуса. Каждое блюдо должно оттенять другое. Яркое переживание должно сменять задумчивое умиротворение. Холодное следовать за горячим, жидкое за твердым, сладкое за соленым, мокрое за сухим, рассыпчатое за вязким, дикое за домашним, круглое за плоским, длинное за коротким и т.д. до бесконечности… Послевкусие обязано длится минимум от нескольких невыразимо блаженных минут, до часа и более. Послеобедие до ужина, а ощущение ужина всю долгую ночь, и до самого раннего завтрака!

Так учил его старый добрый папаша Шарль Жуке, так думал и сам студент-медик Жо-Жу.

Конечно, и в Париже тоже кое-что было несомненно вкусным, например их знаменитые печеные каштаны, сыр рокфор и камамбер, великолепные горячие и холодные паштеты, пышные, тающие во рту омлеты, рагу из баранины и конечно хрустящие рогалики, и неприлично длинные батоны. Но Марсель был вне конкуренции, а папаша Шарль Жуке являлся украшением Марселя.

Все знали Ша-Жу, но, к сожалению, весь город узнавал и папашу Жува, или Жу-Жу, потому как он волею судьбы приходился родным старшим братом папаши Шарля Жуке. Этот престарелый, но еще бодрый как дельфин родственник был городским алкоголиком, хулиганом, попрошайкой и жутким подзаборным типом. Вел он себя просто ужасно. Нагло утверждал, что человек, прежде всего, должен быть Животным, а уже потом человеком. Горланил во все горло, похабные матросские частушки, нагло мочился с причала, громко рыгал и испускал ветры, бросался пустыми бутылками в чаек, приставал к прохожим, хватал за тугие груди молодок, показывал неприличные жесты молодухам, торговал на городском кладбище порнографическими открытками, спал с какой-то малолеткой негритянкой, отвешивал ей звонкие оплеухи и одновременно засовывал в рот конфетку. Негритянка, косясь лиловым глазом на оплеухи, жадно сосала, и ее вывороченные наружу синие губки выражали восторг и глубокое моральное удовлетворение. Хам, негодяй и пьянчуга Жу-Жу терроризировал весь город, и являлся, безусловно, не очень хорошим человеком. Кстати, что за пошлое слово «Хороший человек»? Кто его выдумал? Откуда оно явилось?! Даже в Библии ничего не сказано о «хорошем человеке». Человек во все времена был Человеком, так же как лошадь лошадью, а собака собакой.

Горожане прощали алкоголику мелкие шалости, помня о том, какой выдающейся личностью был некогда Жульен Жуке.

Умные и великодушные марсельцы смотрели в самую суть явления под названием Жу-Жу. Их не волновали внешние признаки этого маргинала – некрасивая укладка волос, нечистый сюртук, неприятные манеры – они зрели в корень и знали, что он не гнилой, а напротив, очень даже яркий и красивый. Это было как с морской рыбой – внешне страшной, черной, шершавой, с острыми колючками и подозрительными наростами на шкуре, а внутри удивительно свежей, нежной и вкусной. Их не пугали ядовитые шипы и колючки - они знали, что беда могла случиться с каждым из них. Люди понимали, что стать новым Наполеоном, Мольером, Рабле или Жюлем Верном у них вряд ли получиться, а вот нищим калекой – так это запросто.

 

Лет сорок назад, в 1853году, еще не зрелый Жульен Жуке, поддался патриотическим настроениям и ушел добровольцем на войну с Россией. Под Севастополем он несколько месяцев провел в окопах, делал вылазки, вел подкопы, стрелял из огромной мортиры. Однажды, он поднялся на невысокую крымскую горку и принялся жадно обозревать окрестности. Русская крепость вспыхивала нарядными облачками пушечных залпов – издали это было совсем не страшно, а напротив очень даже красиво и празднично. В бухте сновали черные, бронированные пароходы, мощные паровые краны выгружали с барж гигантские осадные орудия, везде были проложены стальные рельсы, юркие паровозы быстро развозили войска и снаряды. Весь порт был опутан сетью телеграфных проводов. Русские проиграют эту войну не из-за недостатка мужества. Они проиграют ее из-за отсутствия европейского Прогресса.

Жу-Жу гордо ухмыльнулся, и тут же встретился взглядом с туземцем. Недобрый узкий черный глаз посверкивал в чахлых кустах, а в грудь Жульена Жуке был нацелен жуткий, весь в зазубринах, узкий как нос рыбы-пилы, наконечник стрелы. Монголоид навел на него древнее археологическое оружие – лук кочевника! Именно такой лук и стрелы некогда видел маленький школьник Жу-Жу в мерсельском историческом музее…

Лук дернулся в руках туземца, рога его стремительно распрямились, вскрикнула на низкой ноте тетива, и доисторическая скифская стрела побежала навестить беднягу европейца. Стрела сочно вонзилась прямо в ребра, и, разрывая все на своем пути, вышла зазубренным окровавленным наконечником  из спины Жу-Жу. Из кустов донеслось довольное – «Алла Акбар!», и рядом с ухом взвизгнула вторая стрела. Третьей, Жульен дожидаться не стал, а подхваченный вихрем отчаяния и жуткого страха побежал вниз с горки.

Как добрался до лагеря, Жу-Жу помнил плохо. Сначала он бежал прямо. Потом его стало шатать из стороны в сторону. Он боялся, что упадет, и поэтому бежал маленькими шажками. Он боялся дышать, потому как каждый вздох, и выдох обдавал его нестерпимым жаром. Теперь он понимал, что чувствует беззащитное насекомое, когда его пронзают булавкой. Скольких жуков, бабочек, стрекоз он наколол  мальчишкой, собирая коллекцию. Сейчас он сам был частью туземной коллекции, узкие глаза этого демонического естествоиспытателя ему не забыть по гроб жизни. Он шел, глухо постанывая и повизгивая от боли, придерживая пальцами, жесткие перья стрелы, чувствуя, как по лопаткам стекает ручеек его собственной крови. Потом он упал на колени и пополз дальше на карачках. Слезы заливали лицо, дыхание вырывалось с хрипением и сипом, воздуха всей севастопольской долины не хватало, чтобы наполнить его пробитые насквозь легкие.

Его спас полевой разъезд французских зуавов. Жу-Жу принесли в лазарет, куда сбежались боевые друзья и земляки.  Еще никто, никогда и негде не видел подобной раны. Старенький доктор Оливье Монжу разводил руками и закатывал глаза к небу. Он не знал, как лечить такую рану. Это был случай, не описанный в современной европейской медицине. Больного следовало немедленно оперировать, но чтобы извлечь стрелу и исследовать раневой канал, определить повреждение внутренних органов, произвести правильное зондирование и резекцию, следовало немедленно удалить инородный предмет, а именно, эту грязную туземную стрелу. Как удалить? Каким путем? Ученый Ол-Мо не знал, и, следовательно – не мог взять на себя ответственность.

Время шло. Жу-Жу умирал. Рядом стояли друзья и утирали слезы. Им было жаль храбреца Жу-Жу. Неслышно приблизился полковой капеллан – отец Журвье, и поднес холодный железный крест к губам Жу-Жу.

Он бормотал молитвы, а полковой плотник Рене Басе прикидывал опытным глазом, сколько досок пойдет на гроб. Еще один француз успокоится в этой чужой, диковатой земле, где даже летом говорят, выпадает снег, а всю зиму метет скучная унылая поземка.

Жульен не хотел успокаиваться. Он приподнялся и внезапно окрепшим голосом попросил плотника Ре-Ба, отломить наконечник стрелы. Ре-Ба открыл рот, но послушно вытащил пилу и быстро отрезал наконечник. Жульен закусил губу, ухватился рукой за залитое кровью оперение стрелы и стал медленно вытаскивать ее у себя из груди, да так спокойно, будто карандаш из пенала вынимал.  В лазарете все скривились от ужаса и той чудовищной боли, которую наверняка должен был испытывать бедняга Жульен Жуке.

По лицу Севастопольского Героя катились капли пота, губы были плотно сжаты, глаза уставлены в точку - Жульен все тянул и тянул стрелу, и вдруг, с отвратительным чмоканьем, она вся осклизлая, страшная как средневековая ведьма, вместе с комьями черной крови вылезла наружу. Пальцы Жульена Жуке разжались, и стрела упала на пол. – «Мне кто-нибудь сделает перевязку в этом гребанном борделе?!» - грубо спросил Жу-Жу, и потерял сознание.

Его лечили хорошо и долго. Все самые современные средства европейской военной медицины находились в полном распоряжении доктора Оливье Монжу, но больной не поправлялся. Не умирал, но и не выздоравливал. Лежал худой, бледный, слабый. Грушу в компоте разжевать не мог. Муху назойливую с носа едва сгонял.

Подобное следовало лечить подобным. Плотник Ренье изловил в кустах первого попавшегося татарина и, пригрозив  виселицей, приказал вылечить друга. Татарин клялся, что это не он ранил француза, он, дескать, из лука стрелять не умеет, а мирно выращивает сладкие как мед дыньки на бахче, но Рене был неумолим. Помахивая жесткой, волосатой веревкой, он приладил ее на какое-то засохшее дерево. Зловещая Петля закачалась над бритой головой татарина. Видя, что шутки плохи, туземец сдался и  рассказал, что на горе есть Священное дерево, в корнях которого спряталась маленькая пещерка, а в этой укромной пещере, по стенам, среди толстых окаменевших тысячелетних корней дерева висит древняя паутина. Эту паутину надобно осторожно снять и дать пожевать юной девственнице. И чтоб девственница ни в коем случае не проглатывала  смесь, а сплюнула  в серебряный тазик. И это волшебное снадобье осторожно ввести в рану, а обнаженную девственницу положить на всю долгую ночь рядышком с больным. И если, наутро она останется девственницей, то лечение следует продолжить, (говорят, что лечение порой до месяца затягивается!) а если нет, то значит больной, Слава Аллаху! Выздоровел, и нет больше причин для печали, а есть повод заплатить хороший калым за красавицу и устроить большой, жирный татарский сабантуй.

Как пожелали, так и сделали. Юная красавица, быстроглазая Газель, дочь плененного татарина, сбегала на гору, втиснулась в пещерку (тяжелые бедра легко раздвигали камни!) и, добыв паутину, принялась жевать.  Ее губки, быстро, как у овцы задвигались в разные стороны, нос сморщился от естественной брезгливости, черные глаза затуманились. Газель жевала, как песню пела. В ее жевании был Великий смысл. Жевание медленно переходило в Желание. А желание в уверенность, что она сможет вылечить смертельно раненого французского батыра. Дать ему самое главное, что вообще может дать женщина – любовь и спокойную уверенность в своих силах. И получить взамен то, что ждет каждая женщина.

Жульен спал, когда рану ему осторожно протерли целебным раствором. Прохладное лекарство затопило дышащую жаром рану, огненное отверстие от стрелы, из которого постоянно сочилась, уходила по капле его жизнь. Лекарство принесло облегчение, и Жу-Жу заснул еще крепче.

Ночью, он проснулся, ощутив рядом человеческое тело. Жульен испугался, в его помутившейся от болезни голове мелькнул образ давешнего, ужасного монголоида – может, он еще раз хочет убить его? Или это страшный русский Черный Казак, который говорят, как призрак бродит по ночам и убивает спящих невинных и беззащитных французов? Ах, зачем он только приплыл в эту полную кошмаров Страну Тавров, где царствует вечная деспотия, где большая часть населения бесправные крепостные крестьяне, и негде нет Свободы и Демократии. Дикую страну, где в несчастных  европейцев до сих пор стреляют из лука, и не дают покоя даже ночью…

Жу-Жу застонал, заметался на постели, но в тоже мгновение ощутил прикосновение того, что перепутать было невозможно. К нему прижимались две тугие обнаженные женские груди! Твердые соски вдавили курчавые волосы на груди, совсем рядом мерцали два огромных любопытных девичьих глаза. Крепкая ладошка нежно погладила его по ноге, и вдруг ущипнула за тощие ягодицы. Раздался довольный, озорной смешок, его неумело чмокнули в губы, лизнули горячим, шершавым языком шею. Жульен провел ладонью по всем близким пухлым, округлостям, и вдруг ощутил, что его уже почти напрочь, навсегда погибший, бездыханный - «месье Жан-Жак», бодро шевельнулся, встрепенулся, дернулся и, вдруг неистово восстав из мертвых, уперся тугой, упрямой, пружинкой прямо в сочную как дыня мякоть созревшей девушки…

Утро осветило радостную и донельзя миролюбивую картину – два человеческих существа крепко обнявшись, посапывали на одной подушке, на суровой больничной койке. Процесс лечения закончился явным и окончательным выздоровлением.

Но война не закончилась. Она была рядом, за тонкими стенами полевого лазарета. Ее свирепый гул и мрачный рокот давил в уши. Русские, с невероятным упорством и ожесточением обороняли свою плохо укрепленную крепость. С непонятным угрюмым упрямством они продолжали отдавать тысячи своих жизней за этот, в общем-то, никому не нужный, кусок сухой, явно непригодной для земледелия суши. Их древние, снятые с парусных фрегатов чугунные пушки не могли сдерживать мощный натиск современных стальных бомбических орудий. Их гладкоствольные ружья с устаревшими кремневыми замками стреляли на дистанцию в два или даже три раза меньшую, чем современные капсюльные нарезные французские и английские штуцера. Они несли огромные потери, но с каждым днем сопротивлялись все яростнее. Это было невозможно понять. Осада Севастополя походила на осаду Трои. Чем-то древнем, страшным, и необъяснимым, веяло от этих непреступных бастионов. Полностью разрушенные днем, они вновь отстраивались за ночь и продолжали огрызаться, отражая атаки пришельцев.

Для Жульена Жуке война закончилась. Получив серебряную медаль, простившись с друзьями, он вместе с прекрасной Газель отправился во Францию…

Ненадолго  прервем описание бурной жизни, увы, теперь уже престарелого, некрасивого и потраченного, папаши ЖУ-Жу, и вернемся в Париж, в крохотную мансарду юного красавца студента…

Рассеяно гладя своего здоровенного кота, Жо-Жу задумался… Как настоящий француз, Жо-Жу большую часть жизни думал о красивых женщинах, а меньшую, об учебе и предстоящей карьере. Женщины были близки и доступны, правда, не все. Большинство из благородных девиц оставались, неприступны и холодны как куски базальта. Суровое монастырское воспитание и безъисходная провинциальная гордость превращали их в некие бесполые существа, с которыми можно было лишь холодно раскланиваться издали, а вблизи вежливо молчать, задавая невпопад идиотские вопросы, типа – «А мистраль сегодня с моря? Вам нравится это черничное блюманже? Вы перед сном молились, Дездемона? И т. д. и т. п.»

Одним словом, Жо-Жу любил аристократок лишь издали, а вблизи… Его мощное сексуальное здоровье требовало  доступных женщин. Самая близкая из них, конечно, была… дядина негритянка.

Раза два, три, четыре, в неделю, Жо-Жу в тайне носил дяде Жу-Жу корзину с пирожками.

…негритянка приятно улыбнулась, привычно раздвинув ноги. Жо-Жу лихорадочно снимал брюки. Воздух в коморке сгустился до квинт-эсенции жирной сметаны, его можно было хлебать ложкой или размазывать ножом по лиловому животу девчонки.

-  Великий Наполеон никогда не снимал штанов! – раздался язвительный голос дяди Жу-Жу. – У него не было времени на такие пустяки…

- Ах, дядя, дядя… вечно вы не вовремя… - бормотал Жо-Жу, застегивая брюки -  У вас такой утомленный вид, морщины, мешки под глазами, вы наверняка пили с утра портвейн,… Что бы победить старость необходим более здоровый образ жизни, правильное питание, крепкий сон, никаких половых излишеств… Сейчас же покажите мне язык!

- Я тебе, засранец, покажу! Опять слоеные пирожки? Почему с рыбой? Где паштет? Я хочу мяса с кровью!

- Вам вредно мясо…

- Накось, выкуси… Мне теперь ничего не вредно! Я обожаю гаванские сигары и всевозможные излишества! Мне нравится сам процесс старения организма! Понятно? Я хочу умереть бедным и больным! Старость – мой рулевой! Да здравствует бессонница, запор, склероз, отдышка, боли в суставах, камни в почках! Обожаю старческий маразм! Очень ценю подагру, ямайский ром и глаукому! Виват неизбежный инсульт! К черту эту вашу идиотскую, прыщавую молодость, в сущности, она даже мешает…  разве ты не замечал, как много вокруг счастливых стариков и несчастных мальчишек?

Жо-Жу рассмеялся. Что было делать с таким забавным дядей?

С наглым превосходством глупой юности, отличного здоровья, успехов в учебе и любви, он смотрел на своего обветшавшего дядю, забыв, что перед ним стоит истинный боец, авантюрист и морской волк, каких было мало даже в Марселе.

Девчонка показала Жо-Жу язык, скатилась с грязного покрывала и с отменным женским непостоянством прильнула  к дяде. Ее язычок проворно облизал дяде руки, маленькие черные пальчики залезли в карман, нашли вкусную конфетку и глубоко засунули в рот. Раздались довольные звуки частого сочного сосания и чмоканья.

Нарушать семейную идиллию Жо-Жу не стал, а просто вышел из хижины, которая наперекор всем ветрам, морским бурям и частым ударам неумолимой судьбы высилась на скалистом утесе.

Картины мирной, домашней марсельской жизни, детали милого быта и воспоминания о превратностях любви, не отвлекали юного Жо-Жу от учебы. Он учился, как дышал. Он слушал лекции знаменитых профессоров. Он часто резал некрасивые незнакомые трупы в анатомическом театре и посещал работные дома и приюты для бледных бедных. Он пытался их лечить, и у него получалось их не калечить. Он уже знал, что у него есть Особый Дар. Он научился им пользоваться.

Особый Дар не пришел случайно. Он появился в награду после особо жуткого испытания, которым подвергся весь город.

…  студент Жо-Жу подрабатывал по ночам в клинике Святого Антония. (того, что так жестоко пронзали стрелами!) В начале все было как всегда. Притащили здоровенного полицейского - ажана с ножевым ранением в грудь. Длинная рукоять классической испанской навахи торчала прямо из форменной накидки. Санитар, захлебываясь сообщил, что этот ажан вел на крючке бандита. (обычная полицейская практика – опасному бандиту втыкают в мошонку острый рыболовный крючок с леской и ведут в участок. Бандит при этом особо не трепыхается, а идет очень тихо и вежливо!) Верный  кореш бандита, умело крался следом за ажаном, выскочил из подворотни и засадил по рукоять наваху. Бандиты естественно убежали, а несчастного полицейского приволокли к нам. Больной умер прямо на столе. Мы даже не успели вытащить наваху. Затем стали поступать больные с городского рынка. В основном, это были разбитные, потные, загорелые деревенские бабы - продавщицы рыбы. Сначала, две-три бабы, потом целый косяк. Вся больница пропахла этими бабами и рыбой. Симптоматика болезни не такая уж редкая – озноб, легкая ломота, недомогание, головная боль, жжение в носоглотке, обильный насморк, кашель с мокротой, температура в пределах – ничего особенного. Банальная простуда. Но буквально, на следующий день – уже двусторонняя пневмония, температура 40 и… летальный исход! Мы ничего не могли сделать – умирали все - это было  похоже на эпидемию. Через неделю количество больных утроилось, их были уже сотни. Все морги переполнены. Люди бегут из города, разнося заразу по всей округе. Мы ввели карантин. Отряды жандармов стояли на всех городских воротах. Мы ходим в страшных противочумных балахонах и марлевых повязках, все время обкуриваем палаты серой, но смертельный вирус не останавливается. Мы не знаем, как с ним бороться, все обычные средства лечения бессильны. Пьем много жидкости – в дело идет – кипяченая вода, молоко, вино, абсент, кальвадос, коньяк. Весь медперсонал пьян как сапожник. Настроение апокалипсическое. Абсолютно все сошли с ума. Медсестры прямо в процедурной отдаются врачам, санитарам, жадно ласкают друг друга – никто не хочет умирать без любви. Немного ласки, хоть напоследок, на самом краю братской могилы, это так по- нашему, по-французски… Счет идет уже  на тысячи. Это мор. Я не хочу умирать, так и  не узнав, что это за вирус. Никто не знает. В учебниках и книгах тоже ничего нет. Пустота. Отчаяние. Бездна.

И тут, впервые явился мой Дар. Я вдруг как бы отчетливо увидел болезнь изнутри. У нее был собственный цвет, яркое свечение и даже едва уловимый запах. Болезнь находилась везде, стояла рядом со мной, заполняла все отделения больницы. Она облаком висела над городом и покрывала его отлично видимым куполом. Ее невозможно было прогнать медикаментозно, терапия была бессмысленна. Могло помочь только Чудо. И оно произошло.

Над городом опять взошло солнце, а с моря подул ветер. Это был не обычный солнечный день и теплый мистраль. Солнце светилось грозно, как рыцарь с огромным сверкающим щитом – оно явно шло в наступление. Ему помогал ветер. Развивая стремительную атаку, он быстро превратился в бурю. Все блистало. Я растворил настежь окна и впустил солнечный шторм в пропитанную миазмами атмосферу больницы. К вечеру, я ясно увидел, что болезнь отступает от города. Солнечный ветер сорвал ее как гнилой парус с мачты клипера и унес в открытое море.

Так, Жорж Жуке выжил, и навсегда обрел Дар гениального врача Диагноста.

 

Теперь опять вернемся к Дяде.

Как уже было сказано, наш севастопольский герой  Жульен Жуке оправился от ран и отбыл с прекрасной Газель на родину.

Мерсель встретил их приветливо – цветами, песнями и танцами до упаду. Жульен с Газелью танцевал месяц, второй, третий…Танцевал, танцевал и вдруг понял, что он хоть и Герой, а семью кормить надо. Это участь всех настоящих героев – сначала забывать о всех близких, совершать свой удивительный Подвиг, а уж потом, возвращаться и до конца жизни ишачить. Семья злодей – старого добра не помнит! Ее каждый день холить надо…

Жульен устроился на легкую, но нелюбимую работу. Должность была отнюдь не геройская – халдей в таверне «Упрямая Шишка».

Посетители были довольны – им прислуживает сам Герой с медалью «За взятие Севастополя». Чаевые сыпались рекой.

На жизнь хватало. Казалось, чего еще надо?

Но тут красавица Газель, взбрыкнула. Невинная дочь дикого крымского татарина, впервые попав из пыльного, пропахшего курдюком кишлака на огромный океанский пароход, а с корабля, сразу на бал, вначале шибко оробела и смутилась, а уж потом,… да и как было не сойти с ума в этом безумном Марселе?! Огромный европейский город сиял огнями газовых фонарей, витрины ломились от сокровищ, Дамы ходили в шелковых платьях с умопомрачительными декольте. На точеных головках роскошные шляпы со страусиными перьями и цветами, на стройных ножках удивительные туфельки, в воздухе аромат чудесных духов и звуки вальса. Венский Вальс, как Вазевул правил бал в Марселе. Танцевали все, и по любому поводу. А праздников хватало с избытком - то мощи Святого Сульпиция торжественно носят, то День рыбака отмечают или Первый сбор Урожая, или особенно любимый народом Праздник Молодого Бужеле… Жизнелюбие веселых марсельцев било через край – хохотать, флиртовать, наряжаться, объедаться, танцевать до потери пульса было самым обычным делом. Так почему же юная крымская сирота Газель должна была оставаться в сумрачной тени брака и ждать когда недовольный, злой и суровый как шайтан, муж вернется из своей проклятой «Шишки»?

Она вышла из тени, и город ахнул.

Как уже сообщалось, Газель была настоящая красавица. Только полный кретин мог не заметить огромных таинственно отсвечивающих, влажно мерцающих глаз, зрелого как сочный пучок изюма рта, сахарного носика, тонкой как травинка талии и тяжелых как драгоценные алжирские дыни бедер восточной красавицы. Дураков, в городе не было…  Несколько портило впечатление сугубо неправильное произношение всех французских слов, и довольно жуткие на взгляд марсельцев, манеры этой еще плохо объезженной степной кобылицы. В самый неподходящий момент она могла громко заржать во все горло, неожиданно ударить кулаком в грудь собеседника, бросить вилку и жадно рвать рыбу или мясо голыми пальцами, внезапно показать длинный развратный язык! Сесть на корточки и хлюпая сосать вино прямо из кувшина, смачно скрести ногтями курчавые подмышки, сморкаться и плеваться всем под ноги, говорить каждому без исключения – «Ты», и уж конечно, о, верх неприличия! Скакать на коне по-мужски, широко расставив дивные белые ножки и приподняв очаровательную пухлую попку… Бравые драгуны были в восторге, но дамы хмурились и мрачно перешептывались.

Мужчин привлекала в дикой Газели неприкрытая эротичность, особая страстность, и та детская наивность, с которой она могла по первому зову отправиться с кем угодно в ресторан или номер отеля. Для нее не существовало старых, молодых, сильных, слабых, красавцев или уродов – она любила всех, просто за то, что они были мужчинами. Единственным непреложным требованием были два-три кувшина красного вина. Без вина и шоколадки Газель, не шла ни на какие авантюры. Несколько раз, благодаря особенно огромной вкусной конфете она уединялась с женщинами… Через несколько месяцев к ней прилипло двусмысленное прозвище – «Русская Шоколадка».

Жу-Жу естественно доносили. Он страдал. Ревновал. Бил посуду. (Бить по морде  женщин во Франции не принято.) Грубил. Пробовал урезонить. Взывать к совести. Поговорить по душам. Газель только дико хохотала и твердила, что – «Во- первых, он так и не заплатил за нее приличный калым (а именно, 50 баранов и 2 турецких ковра!)  и это ее жутко расстроило. Во-вторых, именно она одна спасла его от неизбежной мучительной смерти. И последнее - с той поры как родной отец приказал ей жевать гадкую, невыносимо горькую траву, и, забыв девичий стыд спасти своим невинным нагим телом бледнолицего юношу, она решила всю оставшуюся жизнь есть сладкое и «спасать» мужчин! Она будет делать это всегда, везде и самыми разными способами! Ей очень даже нравится! Она видит в этом предначертание неотвратимого Рока и Судьбы! Иншалла! Аллах Акбар! Вуаля!»