Кто виноват? Что делать? Жу-Жу решил поступить как настоящий зрелый европейский мужчина. А именно, завербоваться в дальнюю географическую экспедицию и уехать на край света!

В газетах как раз появилось объявление о том, что некто Мамука-Мамай, известный русский ученый готов нанять слугу для совместного опасного путешествия на южные  острова в Океании.

Жу-Жу тотчас написал – Что готов! У него есть огромный личный опыт общения с дикарями. Он молод, храбр, смышлен, силен. К тому же умеет метко стрелять и очень вкусно готовить. Не забыл добавить, что его жена настоящая, неподдельная русская татарка.

Ответ пришел быстро. Сборы были недолгими. Долгой и удивительно нежной была их последняя ночь перед расставанием. Говорили они мало – зачем слова, когда говорит тело? Язык тела более чист и ясен, чем запутанные комки звуков. Все было понятно без слов. Каждый сделал свой выбор.

Мамука-Мамай был славный кудрявый малый, джентльмен до мозга костей, но в тоже время наивен и глуп до святости. Полжизни он провел за учебниками, словарями и справочниками. Мамука мог без запинки ответить на любой научный вопрос, но в реальности, постоянно путался в трех соснах. Мамай страдал от крайнего романтизма, патриотизма, идеализма, краснел при виде самой обычной голой бабы и всегда носил с собой портрет обожаемого монарха – здоровенного русского мужика с огромной саблей, черной бородой до пупа и в сапогах гармошкой. В пище телесной отличался крайней неприхотливостью – постоянно требовал готовить ему «пельмени» - особые варварские пирожки с мясом, которые не жарят, а варят и подают с уксусом, и «окрошку» - жуткое русское национальное блюдо из жидкого холодного ржаного напитка (квас) в котором сверху плавают куски колбасы, ветчины, мяса, картошки, зеленых огурцов, хрена, редиски и вареные яйца (куриные!). Лично у меня от этой «окрошки» постоянно пучило живот, но Мамука потреблял ее в огромных количествах и ни на что не жаловался.

Броненосец «Царь Кучум», неистово дымя всеми четырьмя трубами, доставил нас на остров.

- «Могущество России прирастет островами Океании! «с пафосом изрек Мамай, из чего я понял, что ученый он во вторую очередь, а в первую, все же – офицер разведки. К этому времени, я уже научился понимать русский язык, который казался мне красивым и мужественным. Звуки этого языка очаровывали, околдовывали, но часто били по ушам как выстрел из мортиры. Особенно меня восхищали русские ругательства, которыми господа офицеры буквально осыпали матросов. Создавалось впечатление, что без этих слов матросы были просто не в состоянии выполнять любую работу. Удивительная изящность и галантность, с которой офицеры общались друг с другом в кают-компании, тотчас сменялась свирепой матерной руганью, стоило им выйти на палубу.

Командир корабля приказал дать залп из башенного орудия. Когда густой пороховой дым развеялся, мы увидели, что с десяток пальм превратились в кучу берегового мусора. – «Для острастки!» довольно приглаживая длинную раздвоенную бороду, произнес капитан и попросил Мамая сделать подробнейший топографический план острова с нанесением точных координат и измерением высот. – «Годика через два-три мы, батенька, непременно соорудим здесь славный бастиончик, и поставим шестнадцати пушечную крепостную батарею. НИ ГЕРМАНСКАЯ, НИ СРАНАЯ БРИТАНСКАЯ МУХА НЕ ПРОЛЕТИТ!» - весело пошутил капитан и приказал отправить нас с Мамукой Мамаем на дикий берег.

Матросы сноровисто собрали из загодя припасенных сосновых бревен крепкую рубленую избу, слепили печь с лежанкой, прикатили бочку кислой капусты, солонину, ржаные сухари, жбан пива, ведро моченой клюквы и поставили на чердак многозарядную митральезу системы Гатлинга. На стены они повесили пять ружей, на стол положили шесть крупнокалиберных американских револьверов, а вокруг избы закопали с десяток мин, снабдив их дистанционными гальваническими взрывателями. Кроме того, капитан броненосца преподнес нам по отличной абордажной сабле. Мы были вооружены и очень опасны.

Как только грозный корабль скрылся в сиреневом тумане из ближайших кустов, на полянку перед домом высыпали папуасы. Это были в основном молодые женщины. Их роскошные голые тела блестели на солнце – они смеялись и показывали на нас пальцем. Их очень смешила наша теплая одежда, борода, пенсне и особенно огромная войлочная шляпа ученого Мамуки. Корчась от смеха, они поворачивались к нам спиной и невзначай, кокетливо показывали свои увесистые бронзовые попы. Мамай краснел, виновато кашлял в кулак, протирал пенсне и отводил глаза в сторону.

Внезапно на поляне возник костистый, величавый старик с ярко-синими глазами и белым черепом на палке. Старик с достоинством, в пояс, поклонился нам с Мамукой, широко перекрестился, и, оборотясь к папуаскам закричал по-русски – А ну, геть отседова, блядыщи! Господа офицеры кушать желают, а они тут дрочаться… кому сказал! Жрать несите, лярвы!

Старик оказался беглым  матросом с русского корвета «Царь Атилла».

Как мы узнали позже – Александр Бычков, матрос первой статьи, сорок лет назад, собственноручно украл, зарезал, зажарил и сожрал казенную судовую свинью по кличке «Настенька». Единственную свинью на корабле необыкновенно любили, она была свинья ласковая, отзывчатая, и не шибко жирная. Негодяя Бычкова приговорили к смертной казни через повешенье… В последнюю секунду, военный преступник Александр Бычков вывернулся, перегрыз веревку и прямо с реи, нырнул в океан и поплыл в сторону ближайшего берега.

– Наша жизнь известная… «Душа божья, голова царская, а жопа барская!» - оправдывался Бычков – на «Атилле» кормили, прямо скажу, хуево… хлеб сырой, мясо червивое, щи пустые, картошка мороженная, бананы гнилые, ананасы тухлые…офицеры злые…Портянки и то, раз в год меняли… матросы мерзли, с голода пухли… попробуй на одной ржавой селедке царю послужи… А я парень молодой, озорной, заводной. горячий, бойкий, охочий, борзой, прожористый, рукастый, глазастый, горластый, хренастый. ушлый, наглый, охальный, -  вот и сожрал их свинью …

– А как же ты один жил на острове? Среди дикарей? Небось, боязно?

– Нет! – твердо ответил Бычков – Я строгий! Это они меня боялись… чуть что, завизжат и ломят в кусты…

– А, где мужчины?

–  Я не знаю, нам без надобности…  не спрашивал, а они не отвечали… На кой ляд мне  мужики ихние… я и сам завсегда справлялся!

– А, почему все папуаски голые?

–  Они одеты в Солнце!

– А, деревня – где?

– Нетути у нас деревни. Мы все на одном раскидистом дереве ночью спим, так нам вернее, спокойнее… дерево – «Баба-баб» называется!

– А, почему на дереве? – спросил Мамука Мамай.

– Погодь, барин, не гони, потерпи маленька, как стемнеет, сам узнаешь.. – загадочно ответил старик, и вновь прикрикнул на женщин – А ну, живо жрать давайте, мужиков сказками не кормят! Свинью несите и кавы, кавы поболе! Сил моих нет, терпеть… сейчас всем навешаю, кулемы, неумехи…

Начался пир. Папуаски принесли любимое блюдо месье Бычкова - всю в цветах, апельсинах, бананах и душистых травах огромную жареную на углях свинью и «Каву».-  жидкость неопределенного цвета в деревянной лохани. Мы попробовали – на вкус, цвет и запах, это был самый обычный, дешевый одеколон, коим и оказался. Лет сорок назад, у острова затонул торговый французский клипер с солидным грузом одеколона и роскошными разноцветными шелковыми кружевными панталонами, которые папуаски берегли и одевали только по большим праздникам.

Сегодня вечером как раз случился праздник, и дамы явились в трусах. Это было зрелище – сто отличных папуасских баб в прозрачных панталонах! Да еще море крепкого цветочного одеколона, который все дружно лакали прямо из лохани…

Бычков взялся за балалайку умело сделанную из корней черного дерева и поляну огласили варварские звуки «Камаринского»

Я был давно знаком с этим веселым русским шансоном. Похожие песни неслись по ночам со всех севастопольских бастионов. Мелодия бодрая, слова народные… матершина жуткая, даже у меня уши краснели, что уж тут говорить о несчастном романтике Мамуке-Мамае?

Ах ты сукин сын, камаринский мужик!

Заголяя жопу на улице лежит… и т.д.

Бычков пел, бабы плясали в присядку, жизнь кипела и била ключом! Куски лакомой свинины и горячие бананы летали по воздуху, как перепелки. Лохань быстро пустела… Смеркалось…

Излишне говорить, что мы, с Мамукой Мамаем были довольны. Общение с дикарями явно налаживалось.

Вдруг…

Из джунглей донесся непередаваемый звук. Он напоминал вой ветра, скрежет и хруст, чмоканье и чавканье, хрип, кашель и бормотание… На поляну выползло существо издали очень похожее на могучую плечистую старуху...

При первых звуках жуткой мелодии, все туземные дамы мелькая пятками, бросая куски недоеденной свинины, разбежались и быстро залезли на дерево.

Мамай выпятил грудь, поправил пенсне, тряхнул бородой, и мужественно двинулся прямо к старухе. Я был рядом и с удивлением обнаружил, что мистическое существо наряжено в изрядно обветшавшее, рваное и грязное платье европейского фасона… да у моей любимой бабушки в Марселе было точно такое же!

Мамука торжественно обратился к Ведьме на звучном полинезийском языке и величественно положил на песок связку стеклянных бусин, зеркальце и несколько рыболовных крючков.

Существо брезгливо пнуло их ногой и на чисто французском языке ответило - «Монсеньер, прошу вас убрать эти нелепые безделицы, и даже не пытайтесь мешать мне общаться с моими юными друзьями…»

При этом она кокетливо улыбнулась и посмотрела в сторону моря. Из океанской пены на дикий берег, один за другим выпрыгивали нагие мускулистые юноши и с радостными воплями бежали навстречу старухе.

Мамука вычислил в толпе детину с наиболее развитым смышленым лицом, остановил его и опять разложил на песке – бусы, зеркальце, рыболовные крючки,  два-три гвоздя, эти великолепные, испытанные еще со времен Джеймса Кука, Дюмон-Дюрвиля и Лаперуза проверенные средства общения с папуасами. Но дикарь вновь злобно толкнул европейские сокровища, и на чисто полинезийском языке послал Мамая, сказав – «Не стой на дороге, дядя. Укушу!»

После чего подбежал к старухе и как все остальные, стал жадно целовать ее лиловые ноги, лизать бугристые колени и оглашать округу страстными воплями и криками радости.

Дикари раздули угли костра, набросали хвороста и устроили танцы. В центре кружилась старуха, и чем быстрее она кружилась, тем моложе становилась… Прямо у нас на глазах, она превратилась в пышную, грудастую, зрелую тетю, затем в бойкую молодуху и, наконец, в гибкую, неистовую девчонку-вакханку. Это было невероятно, но это было господа, было!

 

Мы молча отвернулись и с достоинством затворились в своей неприступной избушке. Всю долгую тропическую ночь за окном раздавались неистовые крики, вопли, страстные стенания, взвизги и грохот тамтамов. Не знаю как Мамай, но я не мог уснуть ни на минуту.

Кто из нас способен понять чувства пойманной рыбы? Стоны растоптанной травы? Шепот головастиков? Неистовый шум поднятый в вечернем небе двумя комарами? Не менее глуха, непостижима, загадочна и непонятна чужая человеческая жизнь, которой нет дела до двух незадачливых путешественников.

Так закончился наш первый день пребывания на первобытном острове.

Утром, мы вновь отловили месье Бычкова и прямо в лоб, спросили – «Кес-кесе?», что по-французски означает – «Ну и что это было?»

Бычков, как нередко поступают все простолюдины, стал отнекиваться, хитрить, изворачиваться, напускать густого философского тумана, уводить в сторону, делать вид, что ничего не слышит  и даже не понимает сути нашего  вопроса. Стало ясно, что он просто до смерти боится ночной демонической старухи и ее мускулистых телохранителей.

Внезапно благородное лицо Мамуки-Мамая налилось краской, в глазах заблистали молнии, он схватил за бороду беглого матроса Бычкова и хрипло скомандовал – «Равняйсь! Ать - Два! Мать-перемать! Смирно! Мать твою! Флаг и гюйс поднять! Чай пить, с якоря сниматься! В три бога душу мать!  Триселя и брамселя на гиковы! Отве-чай, скотина!  В Сибирь у меня с острова пешком  пойдешь… Понял?!

- Как не понять, Ваше благородие! – сразу ответил Бычков – А дело, значится, было так…

В переводе на современный худосочный среднеевропейский литературный язык, крепко сбитая, оснащенная ядреными народными пословицами и густо сдобренная отборной матерщиной повесть месье Бычкова, звучала примерно так…

 

 

Э Л Е О Н О Р А

(страшная быль)

 

«Жила была на свете крошка. Как все воспитанные дети, она боялась густого дремучего леса. В лесу обитали свирепые волки, противные змеи, грязные кабаны, жуткие медведи, хищные птицы, страшные оборотни, волосатые лешие, и даже – Баба Яга. Но лес манил. Таинственный, полный вкусных ягод, нарядных грибов, смешных белок и трогательных зайцев. Как было жить рядом и не сбегать на пронизанную лучами солнца полянку? Всю в ярких. душистых цветах и сочных травах…

Крошка бегала, бегала и добегалась…

Из-за колючего куста вышел разбойник и протянул огромный, видать очень вкусный леденец. В глаз разбойника был вдавлен мутный, потрескавшийся хрустальный монокль, на боку висел черный пистолет и страшная, вся в зазубринах, шпага.

Девочке часто, и в школе и дома, говорили, что брать сладости от чужих дядей нельзя, но… строгие учителя и родители были далеко, а леденец, вот он, рядом… Конфетка была чудовищно вкусная. Незнакомый дядька вдруг скривился, хрипло вскрикнул и ухватился за живот. – «Оса! Меня ужалила оса! Ой, ой, ой, как больно! Сейчас я умру в страшных мучениях!» Как было не помочь несчастному разбойнику? Крошка встала на коленки и подула на что-то издали похожее на гриб с красной шляпкой, а вблизи на аппетитную только что сваренную, жирную, толстую сосиску. Дядя дергался, извивался, жалобно стонал, а она все дула и дула, и дула… Так прошло часа два не меньше, разбойник постепенно выздоровел и исчез. Наутро эпизод совершенно выветрился из пустой головы девочки, но оставил после себя последствие - крошка перестала бояться лесных разбойников.

Очень скоро ей встретился второй бродяга в живописных лохмотьях и с огромной бутылкой пива за пазухой. Дядя без лишних слов, дал отхлебнуть из горлышка и ... попросил почесать ему спинку. Нежно скребя ногтями чужую, грязную, прыщавую, всю в шрамах и татуире, волосатую шкуру, крошка с гордостью думала, что она хоть еще и маленькая, но пользу дядям приносить умеет. Бродяга оставил ей недоеденную банку маринованных огурцов и исчез.

Абсолютно все многочисленные Бродяги и Разбойники обладали самыми нелепыми пожеланиями и фантазиями. Эти преступные дяденьки, заставляли невинную крошку стоять школьным «мостиком», «кошечкой», садиться на шпагат, играть с ними в «доктора», бегать наперегонки, прыгать через огромный костер и даже распевать во все горло длинные народные песни.

Одним словом, все эти грязные французские мужики и проходимцы стали частью жизни крошки, которая цвела как чайная роза и была такая пушистенькая, беленькая, беленькая, ну прямо как кусок сахара.

Вечно голодные бомжи, часто подбегали к девочке и отламывали себе кусочек сладкого. Кто не успевал отломить, так просто лизал, пуская пузыри и слюни, закатив от невероятного блаженства глаза. Лизали, отламывали, опять лизали, отламывали, и зализали. Сахарная малолетка стала худеть, плохо спать по ночам и отказываться есть манную кашу. Сахар ведь не камень…

Отец девочки, которая превратилась к тому времени, в юную, губастую девушку, решил положить конец этому безобразию и вымазал непутевую дочку горчицей с хреном. Прямо с ног до головы вымазал! Долго мазал, мазал, рук не жалея.  Горькая, пропитанная ядреным хреном с горчицею девушка, громко плача, пошла в темный лес, где ее сразу обступили разбойники. Лизнули. Скривились. Плюнули… И обозвав обидными словами, убежали. Их-то понять можно – какой дурак будет лизать горькое, когда кругом сладкого навалом!

Девушка превратилась в настоящего отверженного поселкового изгоя. При виде нее односельчане кривились, обзывались, сплевывали, дети убегали, собаки хрипло лаяли и выли, гуси нестерпимо щипались, кошки жутко царапались…

Так было жить нельзя!

Девушка решила идти на поклон к самой Бабе Яге, Костяной ноге. Собрала корзинку пирожков с капустой, картошкой, крутыми яйцами и отправилась в долгий путь…

Шла полем, шла лесом, шла оврагом, шла буераком, и… пришла!

Ведьмячья избушка с лубяной крышей действительно стояла  на одной жирной куриной ноге, передом к лесу, а к девушке задом. Из трубы валил едкий дым.

Девушка аккуратно постучала пальчиком по куриной ноге.

– Коко - тако принесло?! Пошел Иванко к бую! – раздалось внутри и избушка, кряхтя, повернулась передом.

– Ага! – зловеще сказала Баба Яга – Опять безшорстный примат пожаловал! К тому же Самка!  Давно человеченки не нюхала, трупный супчик не варила… Щас я тебя, дура некантовая, обратаю…

Ведьма просунулась вглубь избушки, рывком задернула грязную занавеску и вдруг…

… избушка разом развалилась на тысячу частей и на цветущей лесной поляне оказалась – Прекрасная  Дама.

Сказала, певучим, как волшебная флейта голосом

– Подойди ко мне, детка…обидели тебя, солнышко? А ты не обижайся -  люди глупы, грубы…

–  Я хотела, как лучше… приносить мужчинам пользу… им было так приятно, они говорили, что я слаще сахара… - шептала  девушка и крупные слезы блестели в ее глазах.

– Ко мне многие ведьмы приходят, жалуются на непонимание,  осуждение черни, жаркие костры инквизиции, невыносимые пытки и прочие мерзости, забывая о том, что сам Бог создал нас, ведьм, такими, какие мы есть. Плюнь, детка, на так называемое «народное мнение» это всего на всего быдлячья смесь их трусливой мудрости и невежества. Не стоит обижаться. В сущности, бесконечный поиск человечеством лучшей жизни, является одновременно поиском лучшего секса. Взаимное очарование полов – вот истинный шедевр природы!

Я всем говорю – любовь, наслаждение – это единственный дар, который спасает всех нас от невыносимой тяжести бытия… Любить – это значит жить! Жить – значит любить! Любовь и выживание в этом мире всецело взаимосвязаны, а все остальное только одни бесконечные проблемы, заботы и тяготы. Поняла, детка?

– Да, мадам… я вам очень благодарна…, вот пирожки принесла, сама испекла…

Прекрасная Дама пожевала, улыбнулась – давненько не едала я таких вкусных пирожков! А пюре с тертым сыром умеешь?

– Умею…

– А грибной протертый крем-суп?

– Немного…

– Так поживи у меня денек, другой, суп- пюре приготовь, а я тебя уму-разуму научу, да?

– Ага! – сказала девушка и осталась.

 

Они пребывали не в скромной избушке на противной куриной ноге, а в огромном бревенчатом замке в тени вековых сосен.

Прекрасная Дама отмыла девушку, (которую стала звать Элеонора!) от жуткой смеси горчицы с хреном, и Элеонора расцвела как сладкий персик. Одновременно она училась всем тайным и явным знаниям в этом прекрасном рассаднике ведьминской культуры и отдыха.

Насадив на вилку крохотный малосольный огурчик, Прекрасная Дама назидательно проговаривала очередную спорную сентенцию –

…сравнение пищи с сексом может показаться излишне грубым, но у этих двух основных инстинктов существует много общего. Искусственно морить себя голодом или  напротив, предаваться беспорядочному обжорству, также нелепо, как ограничивать себя в любви или без конца менять партнеров. Однако нельзя всю жизнь есть одну жареную картошку или вареную капусту, не пробуя изредка отведать форель или хотя бы карася в сметане. Я уж не говорю об ананасах в шампанском или суфле из рябчиков… Это желание абсолютно нормально, также как, на мой взгляд, очень даже неплохо полить устрицу медом или намазать шоколадку горчицей… многие знакомые ведьмы так делают, и ничего…диареей не страдают…

При слове – «горчица» Элеонора вздрагивала, но продолжала метать неподдельные восхищенные взоры на свою учительницу.

 

Так прошло много прекрасных дней и не менее  прекрасных ночей, Элеонора впитала (или вернее, «всосала», как сказал бы Лев Толстой) огромное количество различных любовных и гастрономических премудростей, но, в конце концов, эта идиллия закончилась.

Элеонора проснулась на лесной полянке. Рядом лежала красивая бархатная коробочка. В коробочке находилась цветастая, пузатая русская «матрешка». Развинтив матрешку на две половинки,  девушка увидела следующую матрешку. Располовинив и эту, Элеонора обнаружила… и так Десять раз подряд! Целая армия матрешек! Поражаясь ловкости русских умельцев, девушка ухватила самую маленькую, самую хорошенькую матрешечку и поддев ногтем сковырнула ей голову… Внутри было пусто! Если конечно не считать махонькой, крохотной искорки…

Это было самое первое явление Алмазной Вши.

Насекомое, сияя алмазами, доброжелательно улыбнулось и пропищало вполне внятно -  Я ваша новая подруга! Прекрасная Дама преподнесла меня в дар! Мне приказано находится при тебе всю бесконечно долгую жизнь! Колдовать, помогать, давать советы, доставать деньги, угадывать цифры в рулетку и если хочешь, выдать тебя замуж за принца! Вот я какая, второй такой нет, все остальные алмазные вошки и подкованные блошки, грубые, кустарные подделки!

– Откуда ты взялась? – спросила потрясенная Элеонора.

Вестимо, из города! -  гордо ответила Вошь, - Я всю Европу обошла, везде побывала, во всех отелях и дворцах отметилась. У самого Папы Римского стакан крови выпила, вкусная чертовски, только свининой отдает,… Однако, больше всего мне понравилось жить в далекой, заснеженной Российской империи. Я в Лейб-гвардии Семеновском полку служила, вот насосалась то вволю! Торжественно заявляю…  Всем нам, - вошкам, мошкам, клопам, блохам, комарам, слепням, гнидам и другим прекрасным кровососущим насекомым, в России жить очень хорошо. Народ нордический, мощный, сильный, выносливый, в каждом крови как у быка, ведра три не меньше…бывало  так к вечеру насосешься, что едва на ногах стоишь… А дворянская кровь вообще… вся такая голубая, голубая, как синька, зверски вкусная, они ведь одними рябчиками питаются, и вместо воды шампанское пьют! Бутылок пять в день не меньше… а простые русские мужики хлебную водку потребляют и огуречным рассолом опохмеляются,  пища у них тоже шикарная – щи с майонезом, жареные макароны, да гречневая каша с жиром.

– А бродяги и разбойники есть? – так, на всякий случай спросила Элеонора.

–  Как не быть? Этого добра в России навалом… - нехотя ответила Вошь, -  бунтовщики, шулера, казнокрады, душегубы, фальшивомонетчики, разбойники - их в Сибирь ссылают, к моржам поближе… Я с ними по этапу два раза ходила, вот навидалось то! Но ничего, и в Сибири люди живут, на морозе кровь слаще…

Так они мирно беседовали, пока не добрались до родного дома. Их естественно никто не ждал. Все считали девушку давно мертвой. Даже повесили по подозрению в убийстве, ее старого знакомого, лесного проходимца с моноклем, пистолетом и шпагой. Повесили за шею по закону, и как водится, забыли о его несчастной невинной жертве.

А тут, вот тебе на, сама явилась…

Как говорится – «Дело молодое!», люди пошушукались, посудачили, помолились, покривились, плюнули в пыль, и пошли врозь.

Жизнь Элеоноры потекла по старому руслу. Книжек она естественно не читала, арифметикой, алгеброй и геометрией не увлекалась. Днем сладко спала, а ночью улетала на мощной ведьминской метле в темный лес, на лысую горку, где предавалась близкому знакомству. Однажды, она встретила там настоящего, неподдельного заморского принца!

Принц, как и полагается, был не слишком молод, (всего-то лет семидесяти!) одет в парадный чисто золотой мундир, в зубах вонючая гаванская сигара, в глазу хрустальный монокль, на боку кошелек, шпага и пистолет. Они страстно, взаимно полюбили друг друга. Вместе скакали на огромном черном коне, летали к синему морю на метле, пили ледяное шампанское, ели невинных рябчиков и жевали всегда сочные ананасы. Принц оказался по специальности ученым-сексопатологом и учил простушку Элеонору различным мудреным научным терминам. Многое, они и на практических занятиях проходили. Принц желал сделать из Норы хорошего специалиста и в близком будущем европейского светилу сексопатологии. Училась Элеонора легко, играючи.

Однажды девушка решила познакомить принца со своим папой. Они приехали в родную деревню с подарками, привезли десять бочек пива, пятьдесят банок сельди пряного посола, мешок мах-орки и дорогой от-рез на новый пид-Жак. Папа зажарил бар-ана, испек хлеб-соль, и вышел встречать дорогого гостя. Выпив два-три штофа свежего свекольного самогона, съев две-три миски густого горохового супа с копчеными поросячьими хвостами и ушами, и запив все это вкусным светлым пивком, они подружились. Принц решил подробно рассказать папе, чему он учит дочку, так сказать, изложить научные основы. Гордыня подвела несчастного принца. При расшифровке первых же ученых терминов, папа вскочил из-за стола, и с криком – «Рот с мылом вымой!» выбежал в овин. Оттуда он вернулся с ржавыми, выпачканными свиным говном вилами и что есть силы, засадил их до отказа в нежное пузо принца. Принц рухнул как подстреленная утка. Его мутные глаза закатились под лоб, горячая дворянская кровь пролилась на заплеванный пол, хриплый стон, серебряной струной прозвучал под мрачными сводами провинциальной мужицкой избы…  –  «Прощай Элеонора… не предавай науку…»

Удар судьбы был беспощадным. Пришлось срочно бросать родину и бежать за границу.

Элеонора села на первый же купеческий, корабль с грузом дамских панталон и дешевым одеколоном, и направилась  за океан.

Корабль разбился в бурю, но  Элеонору (не без помощи Алмазной вши!)  живой и невредимой выбросило на дикий скалистый берег.

Дальше не интересно потому как вы и сами все знаете...»

 

Мамука-Мамай откровенно зевал. Его не интересовали приключения какой то малозначительной европейской ведьмы. Выдающегося русского ученого волновали только истинные размеры натурального черепа дикого папуаса, строение его скелета, вес мозга, волосяной покров и даже длина детородного органа. Следовало раз и навсегда определить – является ли обыкновенный папуас «человеком разумным», или он, как принято считать в ученом сообществе, всего лишь - вульгарная человекообразная обезьяна? Эта мысль не давала покоя Мамуке, он впал в русскую хандру, и даже отказался, есть любимые сибирские пельмени и пить чай с брусничным вареньем.

Следовало срочно исправить сложившуюся ситуацию. Я честно предложил застрелить первого попавшегося на глаза папуаса и притащить его труп в хижину для подробного анатомического исследования.

Мамука-Мамай, с негодованием отверг эту идею, он был, как и большинство русских интеллигентов, неисправимым гуманистом и человеколюбом, видать, в него еще ни разу не стреляли из туземного лука…

Прошло несколько дней, и я предложил новый план действий. Мой живой, предприимчивый галльский ум не мог смириться  с унылой атмосферой, которая повисла в нашем лагере. Я давно заметил – северные люди, как и северные медведи, зачастую склонны впадать в спячку, так им легче преодолевать бесконечную зиму, невзгоды их деспотического правления и сурового климата.

Мой план был прост и как всегда гениален. Следовало пленить Ведьму и заставить ее служить нашим интересам!.

Мамука, скрипя сердцем, согласился, повеселел и даже выпил огромную рюмку водки и съел две миски окрошки.

Я начал действовать. Перво-наперво, заткнул за пояс два шестизарядных револьвера системы полковника Кольта, и острую абордажную саблю. В руках я держал надежный бельгийский дробовик двенадцатого калибра и мешок с патронами. Теперь оставалось найти саму проклятую ведьму.

Тропический лес проглотил меня как морковку в супе. С невероятным трудом я отыскал тропинку и вскоре вышел к странному каменному сооружению в виде пирамиды. На вершине сидела ведьма, и, не мигая, смотрела на солнце. Ее лицо было прекрасно. В глазах отражалась неведомая печаль и загадочная тень. Изящные руки были прижаты к груди в молитвенном экстазе. Вершина пирамиды окрасилась пунцовым закатом. Я грубо захлопнул наручники у нее на запястьях, взвалил ведьму на плечо, и властно поволок в избу.

Мамука-Мамай, облачившись в полный парадный мундир, уже поджидал нас на пороге.

– «Мадам» - галантно поклонившись, произнес он на безукоризненном французском языке - Прошу прошения за причиненные неудобства, но мы были вынуждены, решится на подобные действия во имя науки! Мы тотчас же освободим вас в обмен на небольшую любезность… Не соблаговолите пригласить в дом одного из ваших друзей? Я проведу некоторые, совершенно безболезненные обмеры его головы и тела… Я сделаю это во имя прогресса, мадам… я гарантирую всем полную безопасность…

Ведьма приветливо улыбнулась и вдруг дотронулась до нас обеими скованными руками. Во мне что-то щелкнуло, и в животе завелся часовой механизм,…Я открыл рот, пытался заговорить, но изо рта вдруг вылетела деревянная птичка и отчетливо пропищала – «КУ-КУ-КУ»!

Так я стал деревенскими часами с кукушкой…

Излишне говорить, что несчастный Мамука пережил точно такую же метаморфозу…

Ведьма осталась жить в нашем доме. Мы все видели, слышали и даже чувствовали, но при этом оставались Часами с кукушкой. Ведьма аккуратно заводила нас, вставив, (стыдно сказать, куда!), изящный золотой ключик и мурлыкая себе под нос какой то легкомысленный бульварный мотивчик. По вечерам она уходила на пляж,- всю нестерпимо долгую ночь мы слушали звуки тамтамов и страстные вопли туземцев. Часы не умеют рыдать, не смеют надеяться, часы умеют только ждать.

Так прошло ровно девять месяцев, я чувствовал, что во мне завелась ржавчина, а с носа свисал зловещий тропический паук.

На Мамуку было больно смотреть – его золотой парадный мундир покрылся серыми пятнами плесени, в бороде суетились какие то юркие подозрительно похожие на тараканов насекомые. Мы явно деградировали. Следовало что-то немедленно предпринять, но что могут сделать обыкновенные часы с кукушкой?

Я решил остановиться. Ровно через три с половиной минуты, это же сделал мой  верный друг Мамука.

Мы -  остановились… часы Восстали! Я был готов запеть марсельезу! Мы бросили вызов всем чертям, мы ввязались в драку, а там что будет, то будет! WIW LA FRANC!

Рано утром, ведьма привела здоровенного, как дубовый пень, голого и чудовищно голодного папуаса. Прочитав нам короткую лекцию, о том, как приличным, интеллигентным мужчинам следует вести себя с беззащитными женщинами, островная ведьма величественно покачивая бедрами, удалилась.

Через минуту мы были свободны!

Ночью я ощутил в крови странное томление,… перестав быть часами с кукушкой, я вновь почувствовал себя мужчиной. Это почти забытое чувство ожило с новой силой, во мне зажегся огонь, который властно требовал любви. Я пулей вылетел на волю. Звук тамтамов нарастал, в толпе туземцев, в самом центре мелькало обнаженное тело ведьмы. Ее белоснежная кожа светилась ярче солнца. Раскидывая в стороны папуасов, я бросился к Богине и прижался губами к  прохладным коленям. С трепетом, я ощутил нежное, ласковое прикосновение и услышал восхитительный, капризный голосок – «Давайте монсеньер, убежим отсюда,… как мне все надоели…»

Мы крепко взялись за руки и помчались…  этот неистовый бег в сторону леса, был самым счастливым мгновением в моей жизни! Бежать в густой лес с незнакомой обнаженной ведьмой, что может быть прекраснее для мужчины?!

 

 

 

В то время когда храбрый Жульен Жуке пребывал на таинственном тропическом острове, его жена, красавица Газель, времени даром не теряла. Она решила открыть при ресторане «Упрямая шишка»,  караван-сарай под названием «АЛИ – БАБА».

Караван-сарай в Марселе? Идея на первый взгляд безумная, привыкшие к тонкой, изящной французской кухне марсельцы, врят - ли оценят все прелести грубой вареной конины, вяленого на сухом степном ветре верблюда или жаренным в раскаленном курдючном жире беляшам и чебурекам. Не менее упрямая Газель решила идти ва-банк и выписала из родного кишлака сразу пять поваров, которые по древнему восточному обычаю приехали в Европу не одни, а с женами, ближайшими родственниками и целой кучей ребятишек. Татары сразу принялись месить ногами сырую глину, резать камыш, обтесывать камни и лепить привычные сакли. Одновременно они возводили высокий минарет и сажали молодую шелковицу, миндаль, айву, инжир, грецкие орехи и прочую вкусную зелень. Так, рядом с гордой «Упрямой шишкой», возник первый марсельский кишлак, в котором жизнь била ключом.

Горожанам безумно понравилась затея неистовой Газели.  Газеты выходили с огромными заголовками – «Русские идут!», «Скифы захватили Марсель!», «Дети Чингиз-хана опять в Европе!»

Люди читали газеты и с любопытством шли в караван-сарай. Там их уже ждали. Меню было достаточно разнообразным, цены низкие, обслуживание виртуозным и угодливым.

Итак, уже при входе вас встречали красивые, одетые в полосатые халаты юноши, и изящно накидывали на плечи, хорошо выделанные мягкие и пушистые волчьи шкуры. Затем вели под руки и усаживали на низкие диваны с горой подушек или укладывали на цветастые ковры. Затем вносили круглые резные столики, и наливали в пиалы ароматный чай с молоком. В «Али-Бабе» царил таинственный полумрак, аппетитно пахло подгоревшим курдючным жиром, чесноком и гашишем. За расшитой золотом занавеской играли невидимые музыканты, а прямо между столиками полуобнаженная Газель виртуозно исполняла танец живота. Все зачарованно смотрели на коричневый живот с глубоким, как пропасть кратером пупка, и вздрагивали от рокота барабанов,  гнусавых воплей зурны и журчания комуза.

Упитанные красивые юноши в халатах вносили все новые незнакомые кушанья… - это был знаменитый «кеклик пилав» томленый на костном мозге молодых баранов, не менее известный – бешбармак с прозрачной лапшой, очень сытный куурдак и люля-кебаб, жирный суп сурпа приправленный горным луком, затем куйрук-боор – печень, перемешанная с курдючным салом, нежная как поцелуй райской гурии шаурма, горячие беляши, сочные манты и конечно кабырга – конские ребра с толстым слоем мяса и сала, и особо почитаемый  устукан – огромная вкусная конская кость с куском вареного мяса. Господам кавалеристам  пришлась по душе карта – вареная прямая кишка лошади, вывороченная на изнанку и туго набитая жиром. Любили они и «жупку» - особым способом испеченную толстую, аппетитную лепешку. Дамы воротили от увесистой карты нос, вздыхали, падали в обморок, но лихие гусары поглощали карту с жупкой в огромных количествах. Для важных гостей (Мэр, викарий, полицмейстер) у Газели имелось особое блюдо – Баранья голова на золотом подносе, и вареные бараньи яйца в собственном соку под названием – «Керче».

Изысканные восточные кушанья запивали кумысом, русской водкой и легким вином из лепестков розы. На десерт подавали чай из тульского самовара, медовый Чак-чак, жирные Баурсаки, сладкую пастилу, похлаву, халву и медовый шербет. Желающие могли запросто оттянуться кальяном или вволю покурить янтарный чубук с гашишем.

Ели, пили, жадно курили – одним словом восторгу не было конца. Дикий Восток наступил на Просвещенный Запад и отдавил ему ногу.

Татары пребывали, как песок в пустыне. Были построены еще с десяток аулов, минареты, мечети, базары, караван-сараи, разбиты виноградники и цветущие сады, бахчи с дынями и сочными арбузами, появились горячие турецкие бани, и целые кварталы прочных каменных лавок в которых сидели бородатые купцы и наглые зазывалы.

Пять раз в день со всех городских минаретов кричали муэдзины. Рогатый полумесяц  навалился на притихший Марсель…

Первым, как всегда забил тревогу городской инквизитор, брат дон Карлос. Он предложил сжечь на костре главную зачинщицу, страшную татарскую ведьму Газель и навсегда прекратить нашествие басурман. Вторым вопросом было как всегда – Взятие града  Иерусалима, и мирное понуждение всех евреев и арабов принять Святое крещение.

Французы молчали. Народ безмолвствовал. Всем давно надоели устаревшие вопли и проклятия Отца-инкизитора.

Европейский Гуманизм, Чудовищный Эгоизм, Научный Атеизм, Толерантность, Буржуазная мораль, Неистовая Жажда Потребления и почти полное отсутствие Патриотизма давно свили в их душах уютные гнезда. Народ хотел одного - вкусно жрать, сладко спать, а на остальное ему было на-срать …

 

Вернувшись в родной Марсель, Жу-Жу не узнал города. В бухте сновали бесчисленные арабские фелюги, на мачтах развевались зеленые флаги, лица матросов были смуглы и белозубы, над крышами зданий возвышались тонкие иглы минаретов. Воздух был пропитан чесноком и бараньим жиром. В городе не было женщин. Пестрые и радужные некогда улочки наполнились редкими тенями в черных одеяниях. На головах мужчин находились не  привычные шелковые цилиндры и котелки, а красные фетровые фески, зеленые чалмы и расшитые золотом тюбетейки. Всюду звучала гнусавая восточная музыка, неистовые крики ишаков, верблюдов и грязных мальчишек.

Сойдя с трапа Жульен Жуке первым делом наткнулся на толстого, волосатого мужчину в халате, который радостно, блестя на солнце сразу всеми золотыми зубами, прокричал ему в ухо –  «Ай. Молодец! Джигит! Кушать хочешь? Прямо сейчас отведу! Лучший караван-сарай в нашем городе, мамой клянусь! Мясо сладкий, плов сладкий… Шашлык сочный, дальневосточный, тоже сладкий! Баран, как персик! Не толпись, не толпись, всем хватит! Пойдем, да?!»

И Жу-Жу пошел. В нем росла уверенность, что все это безобразие, не обошлось без участия его Газели.

В толпе он вдруг заметил знакомое лицо, которое хотел забыть все эти годы, но так и не смог. На него пристально, не мигая, смотрел тот самый крымский Татарин, который стрелял ему в грудь из страшного лука. Глаза скифа, как два вареных куриных яйца почти вылезли из орбит, рот застыл в крике, который Жу-Жу впрочем, не слышал. Он выхватил револьвер и мгновенно открыл огонь на поражение. От толстого ватного халата татарина отлетали клочья грязной шерсти, печенег петлял и вилял как перепелка. За ним взрывали землю пули неумолимого французского солдата-мстителя Жульена Жуке.

Толпы басурман бежали, но два дюжих марсельских полицейских ажана быстро скрутили Жу-Жу, отобрали дымящийся револьвер и отвели смутьяна в участок.

В тюрьме было безоблачно, тихо и спокойно. Закрыв глаза, Жюльен вспоминал, нет, не Газель, он вспомнил Ведьму.

Элеонора стояла перед ним как живая. Именно этого хотел Жульен…

Проказница  Элеонора любила отдаваться  на свежем воздухе

Жу-Жу привычно находился сзади, метла норовисто петляла среди облаков, изредка проваливаясь в воздушные ямы. Заниматься любовью было трудно (Жульен с детства боялся высоты), но вполне возможно. Кроме того, Элеонора любила, чтобы Жульен пристегивал ее к метле стальными наручниками и стегал в полете жесткой ременной плеткой. Ведьма визжала от наслаждения, а Жу-Жу послушно выполнял все ее прихоти.

Тюрьма – идеальное место для воспоминаний. Жульен не заметил, как пролетело несколько недель его заточения, и его привели в городской суд.

За попытку лишить жизни невинного татарского крестьянина и разжигание межнациональной вражды, Прокурор Французской Республики потребовал отправить Жульена Жуке на бессрочную каторгу на архипелаг Шпицберген.

Адвокат несколько смягчил приговор, напомнив справедливому  суду прежние заслуги Жу-Жу – его геройское прошлое при осаде русского Севастополя, чудовищное ранение скифской стрелой и брак с любимицей всего города, красавицей Газель.

Окончательный приговор был строг, но справедлив. Пять лет каторги на Шпицбергене, без кандалов, но с правом переписки.

Зал встретил решение судьи аплодисментами и громкими криками – «Аллах Акбар!».